Осторожно: гимн!

Данная статья представляет наиболее полную и аутентичную версию нашей статьи по истории гимна, появившейся 10. 10. 00 в "Российской газете"

Что побудило меня, философа по образованию и складу ума, а не профессионального композитора или поэта, вступить в полемику по поводу нового гимна РФ, так это, во- первых, твердая уверенность, что такое важное и ответственное дело, как создание национального гимна, опасно доверять “экспертам”. В этом убеждает и направление, которое в последнее время принимает дискуссия. В частности, я имею в виду статью в РГ от 20 мая с. г. Чуть более полутора лет назад я узнал о существующей проблеме и за это время пришел к некоторым выводам, с которыми и хотел бы поделиться.

Трудно не согласиться с теми, кто считает истекшие “десять безумных лет” также и бесплодными. Но это черта всех смут, лихолетий и переходных периодов. Подобное чувство бесплодности и безысходности испытывали, например пережившие кромвелевское десятилетие в Англии XYI в. Хуже то, что все ценности, заимствованные или из прошлого, или извне, подверглись за это время разрушительной девальвации, не меньшей, нежели денежная масса. Однако, по счастливому стечению обстоятельств, это не так фатально сказалось на нынешнем российском гимне. Тому есть ряд объяснений. Первое, что наряду с “Патриотической песней” Глинки был другой, неофициальный гимн: небезызвестная “Мурка”, любимая песня бандитов и "ментов", военных, политиков и тележурналистов из "тусовки" НТВ. Под возгласы: “”Мурку “ давай!” и совершилось самое грандиозное в истории растаскивание и разворовывание великой страны.

Но есть и другие причины. Так государственные флаг и герб, будучи абстрактными символами власти, несут свое “послание” в опосредствованной форме, а потому нуждаются в пояснении, например, что “означает” тот или иной цвет флага, или почему в качестве “тотемного” выбран именно данный зверь-мутант. Продолжая известную мысль В. Шкловского, можно сказать, что и “лом” мог бы быть без проблем введен в государственную символику как, например, символ “несгибаемости” или “безальтернативности” (“против лома нет приема”). Совсем иначе обстоит дело с гимном. Ибо, несмотря на то, что он тоже является своего рода “эмблемой”, и порой “зашифрованный” характер его послания, он в то же время воспринимается непосредственно. Речь идет главным образом о словах, потому что музыка, будучи абстрактной по своей природе, призвана на время раскрыть сердца людей, позволяя словам пройти прямо в душу слушателей. Все это вместе, и текст, и музыка, способны вызвать у человека целую гамму чувств, поток эмоций, от самых низменных, до возвышенных (агрессию, исступление, энтузиазм, гордость, радость или гнев, чувство предстояния перед чем-то высшим и т.д.). Добавим к этому, что гимн предназначен к многократному воспроизведению. Поэтому всегда существует опасность, что если “на входе” мы заложим в него фальшь или двусмысленность, противоречие или недосказанность, банальность или вычурность, выспренность или "низменность" т.п., то на выходе, по принципу резонанса, мы будем иметь в лучшем случае неприятие и отторжение, а в худшем – деструкцию и крушение.

Именно поэтому, если данной статье и надлежит сыграть какую-то роль в “гимнологии”, т.е. науке о гимнах, то скорее не в роли пособия по написанию гимнов, но в качестве своего рода “пропедевтики”, “критики способности писать гимны”, как выразился бы Кант. Кстати именно великий немецкий мыслитель считал, что прежде чем решить что-либо по вопросу, представляющему всеобщую значимость, надо отвести время на его обсуждение философами.

Чтобы разобраться в сути вопроса, нам понадобится некоторый исторический экскурс, ибо где, как ни в истории мы найдем удачные и неудачные попытки создания гимнов. Но и бросив беглый взгляд, мы выясним, что идея “гимна” почти столь же стара, как и человеческая цивилизация. Первые гимны, воспевающие богов и приравниваемых к ним правителей, как правило, анонимные, мы обнаружим на папирусах в египетских пирамидах, в “Ригведе” (здесь в значении "гимн" употребляются термина "веда", знание и "сукта", хорошо, красиво сказанное) и “Зенд-Авесте”. К этой же группе мы можем отнести и страстные и проникновенные взывания к Единому Богу, известные как Псалмы Давида. Но именно древние греки, получив “гимническое” искусство с востока, донесли до нас и сам термин (восходящий, кстати, к имени бога брачных уз Гименея), и многочисленные гимны, воспевающие Аполлона, Гермеса и др. богов. Это они, выдвинув таких выдающихся “гимнистов”, как Гомер (известны его 34 гимна, воспевающие различных богов) и Орфей, певец Вакха-Диониса и "голубой" любви Анакреонт, и Пиндар, усовершенствовали это искусство и сделали вполне “светским”. Именно благодаря ним и римлянам стало возможным появление “псалмов, гимнов и од” (Ефес.,5.19) христианской церкви, к написанию которых приложили руку такие, например, столпы средневековой учености, как Иоанн Дамаскин на востоке или Фома Аквинский на западе.

Но в данном случае нас интересуют, конечно же, национальные гимны, которые возникают не ранее Нового времени, являя собой продукт секуляризации мирской области, или, точнее, сакрализации политической сферы. Это постепенное высвобождение от религиозной проблематики хорошо видно на примере самых ранних национальных гимнов: нидерландского “Вильгельм Нассау” (известен с 1626 г., причем слова, принадлежащие, как полагают, Марниксу Ван Сен Алдегонду, нидерландскому дипломату и государственному деятелю (!) и музыка неизвестного автора, являющаяся переработкой французской (!) солдатской песни, существовали порознь с конца 16 в.), английского “ Бог, спаси Короля” (автор слов и музыки неизвестны, первое исполнение 1745) и датского “Король Кристьян у длинной мачты” (автор слов Й. Эвальд, музыки – Д. Роджерт, известен с 1780). Любопытно отметить, что относительно первых двух в употребляется термин “anthem” вместо слова “ гимн”, который восходит к греческому же слову “антифона” (букв. “противогласие”) и означает манеру пения, характерную для протестантской церкви, когда одну строчку поет священник или хор, а вторую подхватывают прихожане или другой хор и т.д.

Ничего удивительного, что все эти три гимна концентрируются вокруг фигуры монарха, короля, которая, естественно, и есть главный символ монархии, характерно другое – манифестируемое отношение к богу. Если в двух первых это отношение пиетета, то датский гимн – лишь задорная песенка о приключениях короля-сорвиголовы.

Не беремся утверждать, есть ли какая-то связь, но судьба национальных гимнов в смысле “anthem” более благополучна, нежели остальных. Это особенно применимо к английскому “Бог, спаси Короля”, который помимо Англии до сих р остается официальным или полуофициальным гимном многих стран Британского Содружества (Австралии, Канады, Новой Зеландии). Кроме того, он послужил основой для первых гимнов стран, к этому содружеству не относящихся Швеции и Швейцарии, Германии (до 1922) и России (до 1833), США (до 1931). Однако и здесь при более пристальном рассмотрении мы обнаружим немало подводных камней. Так, у историков уже нет сомнений, что слова гимна создавались сторонниками короля Якова II (Стюарта), "реакционера"(!), как протест против восхождения на английский престол "прогрессивного" Вильгельма Оранского, Исполняться же он стал лет на 60 позже, когда был подхвачен сторонниками ганноверской династии, ярыми врагами якобитов. Не случайно поэтому наиболее мрачная и величественная вторая строфа, звучащая как сигнал SOS, доходящий до нас из глубины веков, была впоследствии (1942) заменена на выдержанную в розовато-оптимистичесих и даже порой "голубоватых" тонах, написанную в XIX в. преп. У. Хоксоном (кстати, тогда же, в XIX в., в период правления Виктории I, "короля" впервые заменили на "королеву"). Чтобы не быть голословными, сопоставим эти две строфы, для наглядности, выписав в параллельные колонки (переводы здесь и далее везде мои (И.К.):

Согласитесь, эти две строфы довольно резко диссонируют друг другу, а в канун XXI века эта новая, плохо стыкующаяся с двумя остальными, строфа смотрится уже не как завуалированная экспансия "общечеловеческих ценностей", но более как призыв ко "всеобщему промискуитету".

Другой тип национальных гимнов олицетворяет французская “Марсельеза”. Однако и в истории этого гимна не обошлось без парадоксов. Напомним эту историю с момента его создания. После того, как 20 апреля 1792 г. революционная, но еще монархическая, Франция объявила революционную войну монархической, но еще реакционной, Австрии, мэр Страсбурга Дитрих предложил своему молодому другу капитану (и роялисту!) саперных войск Клоду Жозефу Руже де Лилю написать боевую патриотическую песню для французской армии. И в ночь с 25 на 26 апреля тот, пробыв вдохновения ради полночи на передовой, к утру набросал, собственноручно подобрав мелодию на виолончели, шесть куплетов того, что он назвал “Боевой песней рейнской армии”. Этой песне, подхваченной вскоре революционными марсельцами, и суждено было стать боевым гимном революции. Однако ее последующая история полна такими же превратностями, как и судьба ее автора, пострадавшего во время революционного террора и умершего в 1836 г. в нищете и забвении. Будучи принята в июле 1795 г. в качестве национального гимна (кстати, в соавторы музыки записывают австрийского (!) композитора, ученика Й.Гайдна, Игнаца Плейеля), она запрещалась в периоды монархических реставраций и установления империй во Франции. И лишь в феврале 1879 года в период 2-й республики она была утверждена окончательно, однако этот триумф был омрачен конкуренцией с “Интернационалом” Э. Потье и П. Дегейтера (1888) и нападками революционеров пенявших на ее “реакционность” и “шовинизм”. Впечатляет список композиторов, приложивших в XIX в. руку к его аранжировке: Г. Берлиоз и А. Тома (официальная, маршевая переработка), и даже наш П. И. Чайковский (вне конкурса). Тогда же к ней "приделали" 7-й, т.н. "детский" куплет. И лишь в нашем веке статус "Марсельезы" был определен окончательно (ст.2 Французской Конституции 1958 г.), что, однако, не помещало то возвращаться к "оригинальной" версии музыки (1974), то вновь к маршевой (с 1981 поныне).

“Марсельеза” как раз послужила прототипом новых национальных гимнов, которые условно можно было бы обозначить как “chant national”, т.е. “национальная” или “патриотическая” песня, открыв счет республиканским и гимнам. Вполне естественно, в центре этих последних уже не фигура монарха, но некие абстрактные символы из арсенала республиканской и демократической мифологии: идеи “свободы, равенства, братства”, республиканский “триколор”, идея "тираноборства" и т.п.

На общем фоне лавины гимнов, последовавших за “Марсельезой” выделяется американский, и это вызвано тем, как нам кажется, что он удачно сочетает консервативную идею гимна в англосаксонском понимании его как “anthem” с революционным и атеистическим пониманием его как “chant national”. Вот вкратце подлинная история этого гимна. В ходе англо-американской войны 1812-1814 гг., англичане захватили и сожгли Вашингтон и осадили Балтимору. Именно в это время, в сентябре 1814 г. американский адвокат (внимание, профессиональные поэты!) Фрэнсис Скот Ки, по просьбе друзей доктора У. Бинса, захваченного англичанами во время штурма Вашингтона, предпринял вояж в стан англичан с целью вызволения последнего из плена. Как раз в этот момент англичане готовили штурм форта Макгенри в Балтиморе, и, отпустив пленника, они, дабы планы подготовки штурма не стали известны американцам, были вынуждены задержать Ки вместе со спутниками на одном из своих кораблей до окончания операции. Сами же они десантировали войска и приступили к ночному обстрелу форта. Такова экспозиция. Всю ночь, наблюдая с корабля за обстрелом, рано утром Ки видит, что американский флаг, развевающийся над фортом, по-прежнему на своем месте. Вдохновленный этой картиной, он тут же начинает набрасывать первые строчки на обороте конверта. Тем временем англичане, поняв бесперспективность штурма и отпустив заложников, уходят из бухты Балтиморы. К вечеру того же дня Ки заканчивает черновой вариант поэмы "Оборона форта Макгенри”, которая и стала позднее американским гимном “Звездное знамя”. Вот первая строфа, с фотографической точностью запечатлевшая и донесшая до нас картину того утра:

Смотри, видишь ль ты в солнца первых лучах

С чем в заката часы мы простились глазами?

О, скажи, он ведь жив, полосатый наш флаг,

Все израненное наше звездное знамя?

И горело небо, и бой разгорался,

Подтверждая: форт наш ночью не сдался.

Ответь, это правда, флаг еще реет

Над землею свободных, родиной смелых?

Предвидя реакцию тех, кто не любит все американское, поясним, что Америка в то время не нападала, а, наоборот, оборонялась от интервентов-англичан, и что в ту пору американский флаг еще не принадлежал к числу тех, что по выражению ирландского поэта У. Б. Йейтса, несут "угрозу или подкуп". Да и само это 15-ти звездное и 15-ти полосное знамя – “the Star-Spangled Banner” - вовсе не нынешний 50-ти звездный и 15-ти полосный флаг, предмет современного поклонения. Проблема выживания в ту пору стояла перед страной настолько остро, что было не до флага. Да и вопрос последних двух строчек может быть прочитан по-разному.

Можно считать, что судьба этого гимна сложилась относительно успешно. У автора не было проблем с подбором мелодии для своего текста, поскольку музыка композитора (английского!) Джона Стаффорда Смита, написанная тем для песни “Анакреонт на небе” в 1780 г., была известна ему еще до написания текста. Тем не менее, прошло более ста (!) лет, прежде чем “Звездное знамя” было утверждено официальным гимном США специальным актом Конгресса от 3 марта 1931 г. вместо песни на слова Дж. Ст. Смита "Тебе, моя страна" на музыку английского гимна (1832 г.). Правда, на протяжении всего XIX песня Ки была любима народом, а с 90-х гг. она исполнялась в армии и на флоте в торжественных случаях в качестве национального гимна.

Можно заключить, что своими достоинствами американский и французский гимны в определенной степени обязаны неоспоримым достоинствам своих авторов, которые, не являясь профессиональными композиторами и поэтами, компенсировали недостаток профессионализма свежестью впечатлений и остротой чувств. Именно за эту “моментальность восприятия” Руже де Лиль удостоился звания “гения одной ночи” (С. Цвейг), но то же приложимо и к Ф.С. Ки, которого можно окрестить “гением одного дня”. И, тем не менее, это счастливое свойство не помогло им избежать привнесения идеологических моментов в свои произведения. И такова участь всех гимнов, будь они монархические или республиканские. Действительно, основной мотив “Марсельезы”, многократно повторенный рефреном – старый фрагмент республиканской мифологии и ритуалистики о необходимости принесения кровавых жертв на алтарь свободы, что "древо свободы" для лучшего роста должно время от времени орошаться кровью революционеров и тиранов:

К оружию, граждане! Вставайте все в строй!

Пора! Пора!

Крови гнилой

Омыть наши поля! -

Эти строки, звучащие чем-то вроде профессионального бреда брадобрея, когда-нибудь еще (никто не возбраняет быть пророку в чужом отечестве) бросят Францию в пучину новой революции. Это и появляющаяся в третьей строфе “Звездного знамени” древняя идея избранного, охраняемого богом народа, нации и появление девиза, которым американцы с тех пор снабдили все свои долларовые купюры: “на Бога уповаем”. К любопытным примерам “рецидивов” древних поверий можно отнести иранский гимн, принятый во времена Шахиншаха (1934), отсылающий (через почти полтора тысячелетия господства ислама) к авестийскому идеалу “благого дела, благой мысли, благого слова”. Возможно, лишь гимнам, в которых воспеваются красоты родной земли (таковы, например, гимны скандинавских стран) удалось избежать остроты постановки идеологически вопросов. В этом отношении гимн, начисто лишенный идеологии, быть может, имеет преимущество перед гимном, содержащим ложную идеологию, но, наверное, все же лучше, чтобы гимн содержал истинную идеологию (философию), чем никакой. А в основе любой идеологии лежит, как можно уже было видеть, пусть и имплицитно, вопрос об отношении к богу и к миру.

Прежде чем перейти на нашу, родную почву, подтвердим эти идеи на примере пары-тройки иноземных гимнов. По своему поучительна история немецкого гимна “Германия, Германия”. Созданный на волне патриотического подъема в период победы во франко-прусской войне на слова немецкого поэта Х. Гофмана фон Фаллерслебена (1841 г.) и музыку Й. Гайдна к австрийскому (!) императорскому гимну 1797 г., он был официально принят только в 1922 г. в период Веймарской республики (демократической!), конкурировал в период Третьего Рейха с нацистским “Хорстом Весселем”, был запрещен странами-победительницами после поражения Германии и вновь разрешен в 1952 г. в виде последней, третьей строфы под именем “Немецкой песни”. В итоге гимн вышел несколько "куцым", но зато вполне "либеральным", и даже "прогрессивным":

Единство, право, свобода

Для германской отчизны

Будем к ним мы все стремится,

Придавая смысл жизни!

Единство, право, свобода -

Вот залоги счастия.

Расцветай же под их сенью,

Процветай, Германия!

Еще один пример – израильский гимн “Хатиква” (“Надежда”). Созданный на слова еврейского поэта Нафтали Херца Имбера и положенный на народную сефардскую мелодию (хотя знатоки улавливают звуки “Влтавы” Сметаны - нееврея!) в конце прошлого века, и долгое время служил гимном сионистского движения, но после образования государства Израиль был также принят в качестве государственного гимна (1948). Приведем его полностью, благо он совсем короткий, всего восемь строк:

Коль той же тоской глубокой

В своей душе еврей томим,

Взор устремляя свой к востоку

Он видит лишь Сион один,

Не сгибла наша надежда,

Та, что две тыщи лет храним мы:

Вновь быть свободными, как прежде,

В земле своей, в Йерусалиме.

Чем по-своему примечателен данный гимн, так это полным отсутствием. Отсутствием всякой "апелляции к богу", которая всегда была отличительной особенностью евреев. В результате, в отсутствие своего высшего предмета, основы, - бога "вера" обращается в "надежду", т.е. нечто призрачное и иллюзорное, лишенное предметного смысла и обретающееся где-то на дне души.

И последний, самый свежий, пример, югославский гимн “Гей славяне, жив еще дух-то наших предков” (слова и мелодия (польская, народная!) неизвестного автора, принят в 1945 г. в период послевоенного объединения Югославии, известен с середины прошлого века), в котором утверждение первой строки в наше время обращается скорее в знак вопроса.

Итак, уясним себе из нашего беглого обзора, что неясность и шаткость идеологических мотивов может быть фатальна не только для самого гимна, но и для политического организма, который он “репрезентирует”. В этом смысле гимн можно уподобить крику ребенка, в котором заложено привносимое им в мир “послание”. И как опытный врач по крику младенца способен сделать вывод о состоянии его здоровья, так и по нескольким строчкам гимна можно, при известной сноровке, определить день и час гибели данного политического организма. Таким образом, “гимнология” вправе претендовать на статус чего-то вроде отрасли “политической медицины”. В любом случае ее место должно быть повыше некоторых "мантических" наук, вроде гадания по полету птиц или по печени жертвенных животных. Наша же нынешняя неспособность обрести слова гимна, возможно, сродни нежеланию ребенка начать говорить (хотя, может, это и свидетельство мудрости; ведь хранят же многозначительное молчание гимны Испании, Ватикана, Саудовской Аравии и ряда других исламских стран). Кстати, испанский гимн можно считать третьей парадигмой национальных гимнов, хотя возможно, и не столь широко используемой. Его история также поучительна. Испанский "Королевский марш" по сути, не что иное, как прусский (!) военный марш, подаренный по случаю прусским королем испанскому Карлу III (утвержден официально в 1770 г.). Как таковой он пережил и конкурс на создание национального гимна, объявленный сто лет спустя (на роль создателей нового гимна претендовало 447(!) соискателей), и шесть испанских революций XIX-XX вв., и времена республики, и фаланги, но так до сих пор не обзавелся словами.

Как бы то ни было, фактом остается, что за менее чем двести, лет Россия шесть (!) раз полностью или частично меняла свой гимн. Сам по себе это рекорд, достойный книги "Гиннеса". Только Австрия, наверное, хотя бы отдаленно может конкурировать с Россией в этом плане: она принимала четыре гимна (1797, 1920, после 1933, 1946; кстати, надо отдать должное музыкальным пристрастиям австрийцев: музыка к их гимнам если не Моцарт, то Гайдн. Так, в настоящий момент звучит отрывок из "Масонской кантаты" Моцарта со словами П. Прерадович "Горная страна, страна рек"). Но у австрийцев как минимум две перемены из четырех связаны с изменением политического строя, вызванным с поражением в войне. Россия же, по большому счету, за это время не проиграла ни одной крупной войны! Значит, причина вовсе не в военном поражении, но, как нам представляется, в том, что Россия до сих пор не обрела верной государственной идеи. В этом отношении она все еще напоминает огромный океанский лайнер, преодолевающий бури и штормы, но никак не могущий пристать к какому-либо берегу. Что же до самого гимна, то тут нас подводит подмеченная нашими "злопыхателями" склонность к "псевдоморфозу", искаженному подражанию, который в данном отношении выражается, с одной стороны, в попытках создавать плохие копии непроверенных образцов, и "изобретать велосипед", с другой. Попробуем подтвердить эту мысль на примере анализа существовавших Российских гимнов.

Оставим в стороне "Молитву русских" (принята в 1816, слова В. А. Жуковского. музыка - английского гимна) в связи с недоступностью текста. Но рискнем утверждать, что принятый в 1833 (слова Жуковского, музыка А. Львова) гимн, заключал идеи, которые в определенной степени ответственны за крушение царской, императорской Росси. Вот эти шесть строк:

Боже, Царя храни!

Сильный, державный,

Царствуй на славу нам!

Царствуй на страх врагам,

Царь православный!

Боже, Царя храни!

Сразу отметим, что по форме он все еще выдержан в духе английского "Бог, храни Короля". Однако содержание его совершенно отлично и по степени "либерализма" превосходит даже лозунг тех времен "Православие, самодержавие, народность". Являясь по видимости православными и монархическими, эти строки, если вдуматься, переворачивают всю заповеданную с библейских времен формулу власти, где сила и слава служили атрибутами не кого другого, кроме самого Бога (ср. Пс., 23; 10: "Кто сей Царь славы? - Господь сил, Он - Царь славы"). Мы заметим эту перемену в отношении к Богу, если сопоставим российский гимн, например, с нидерландским, который в уста Вильгельма Молчаливого вкладывает такое прошение, обращенное к богу (не чуждое, к слову сказать, "контрактных" отношений):

Мой щит, моя опора

О ты, Господь мой Бог,

Я на тебе все строю

Будь вечный мне оплот!

За это самый верный

Твой буду на земле,

Чтоб тирании скверну

Избыть из сердца мне

Остается только удивляться, как долго, почти целый век, богу, лишенному силы и славы, удавалось поддерживать в существовании ("хранить") Царя, лишенного славы, обреченного денно и нощно трудиться в обеспечение "славы" неких весьма тщеславных и ненасытных анонимных "нас".

Этим мы вовсе не хотим поставить под сомнение поэтические достоинства данного, или любого другого текста. Повторюсь, мы лишь предлагаем исследовать лежащие в их основе, часто неявные, идеологии. В этом отношении, а именно, по числу лежащих в своей основе внутренних противоречий, пришедший на смену царскому гимну на волне революции "Интернационал" (1917, русский текст А. Я. Коца от 1902 г.) является неоспоримым претендентом на пальму первенства.

Эти противоречия можно было бы назвать "путаницей в трех мирах". Напомню первую строфу:

Вставай, проклятьем заклейменный

Весь мир голодных и рабов!

Кипит наш разум возмущенный

И в смертный бой вести готов.

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим,

Кто был ничем, тот станет всем.

Итак, налицо имеется три мира, и, собственно, неясно, что же предлагает автор, какой мир надлежит построить на месте разрушенного: "мир насилья" или "мир голодных и рабов". И вообще, после своего прихода к власти рабы должны изменить свою сущность, т.е. перестать быть если не голодными, то во всяком случае, рабами. На деле же в те далекие 20-е - 30-е годы этот гимн был более уместен не для выходящих из спец буфетов попеть на партконференциях сытых и самодовольных парт и госфункционеров, но для тех, кто рыл каналы, валил лес в Воркуте, мыл руду на Колыме.

Возможно, когда все эти несообразности вышли наружу, на волне патриотического подъема, связанного с ВОВ, "Интернационал" поменялся местами с гимном партии большевиков "Песня о Сталине" (музыка А. Александрова). Правда, для того, чтобы последняя сделалась гимном СССР, в ней пришлось поменять слова Лебедева- Кумача на текст Михалкова-Регистана (первый вариант гимна 1944, второй 1977). Не вдаваясь в подробный анализ текста, отметим, что все, писавшие слова на музыку Александрова (а их по нашим подсчетам было больше трех), выполняли определенный "социальный заказ". И в этом плане все они справились со своей задачей, кто лучше, кто хуже. Однако сама идея "социального заказа", явившегося логическим выражением формализма в эстетике, основной принцип коего был изложен тем же Шкловским: "художник лишь ваяет искусную вазу, а что в нее налито, вино или помои, безразлично", внутренне ущербна или, во всяком случае, неприменима для написания гимнов. Ибо гимны - не плод кабинетной игры ума и воображения, пишутся, если применимо это слово, не головой, но сердцем. Отметим также, что в процессе всех этих переделок текст раз за разом терял в своей выразительности. Сравните, хотя бы для примера, три разных варианта третьей строфы, Лебедева-Кумача 1942:

Изменников подлых гнилую породу

Ты грозно сметаешь с пути своего

Ты - гордость народа, ты - мудрость народа,

Ты - сердце народа, ты - совесть его.

Михалкова 1944:

Мы армию нашу растили в сраженьях

Захватчиков подлых с дороги сметем!

Мы в битвах решаем судьбу поколений,

Мы к славе отчизну свою поведем!

Михалкова 1977:

В победе бессмертных идей коммунизма

Мы видим грядущее нашей страны

И красному знамени славной отчизны

Мы будем всегда беззаветно верны!

Вы не согласны? Вдобавок и в самом тексте можно обнаружить некоторые исторические неточности: ведь разве Великой Русью называлось та страна, которая "сплотила навеки" "союз нерушимый республик свободных"? Да и возможно ли говорить о нерушимости этого союза после того, как его постигла участь "Вороньей слободки", подожженной ее обитателями одновременно уже не с шести, но с пятнадцати разных концов?!

Здесь будет уместно коснуться еще одной важной темы из идеологического антуража гимнов: "образа врага". В английском гимне и у Лебедева-Кумача ("изменники подлые") это, как можно заметить, враг внутренний, тогда как в "Боже, Царя храни" - неопределенный. В большинстве же гимнов этот враг либо "тирания" (внутренняя или внешняя), либо некий внешний враг. В этом плане можно понять тех же ирландцев-кельтов,"детей сражающейся расы" ("Солдатская песня" принята в качестве гимна в 1929 г.), которые, обращая свой взор "на восток", не ждали оттуда ничего хорошего. Как видно, они не забыли ни орд "круглоголовых" "железнобоких" Кромвеля, наподобие чумы прошедшихся по их острову, ни Вильгельма III Оранского и его "оранжевых мальчиков". Но есть и другие примеры.. Миролюбивые бельгийца поменяли свой первоначально резко антиголландский текст 1830 г. на более умеренный ("Брабантка", 1860). Те же голландцы устами "принца Оранского" до сих пор клянутся в "вечной верности" испанскому королю, с которым (о, апофеоз контрапункта!) граф Нассау вел непримиримую борьбу за отделение подвластных ему территорий. Неудивительно, что заключительным аккордом в истории этого отпрыска "голландских кровей" прозвучал выстрел испанского агента, метивший прямо в сердце.

Теперь, по-видимому, настала пора сказать несколько слов в защиту М. И. Глинки, собственно, даже не его самого, а того предположительно принадлежащего ему музыкального отрывка, который без текста под названием "Патриотическая песня" принят в качестве настоящего и пока последнего по счету гимна РФ. Безусловно, не лучшую службу Глинке сослужило то, что это сочинение было извлечено в самый разгар лихолетья (Указ Президента РФ от 11 декабря 1993 г.), в непонятной спешке, без обсуждения, как "чертик из табакерки". Удивительно, но факт, даже сейчас вы не найдете партитуру этого произведения Глинки, если, конечно, не поедете рыться в архивах Санкт-Петербургской библиотеки Салтыкова-Щедрина. Это и есть основная причина большинства нападок. Но, господа хорошие, задумайтесь, до чего вы доходите в полемическом раже. Вы готовы отречься от прав авторства этой прекрасной и величественной музыки, равной которой, быть может, нет ни у одного гимна, ни одного народа, авторства по праву принадлежащего Глинке (разве еще кто-либо заявлял о своих претензиях на авторские права этого фрагмента), а через него и России. Это похуже пресловутых реституций, ибо некоторые готовы отказаться от своих прав на музыку Глинки в пользу неизвестно кого (польского правительства? католической церкви?ЮНЕСКО?), Зная отношение кое-кого из вышеперечисленных к тому, что плохо лежит, нетрудно себе предположить судьбу "выморочного" фрагмента.

Не станем делать вид, будто мы располагаем какими-то "секретными материалами" из неких сверхсекретных архивов некоей "безпеки" или "дефензивы". Конечно, будь жив сам Глинка, он мог бы отстаивать свои авторские права в суде или у барьера. Мы же вопрос об авторстве, действительно, должны решать на основании выводов профессионалов и экспертизы. Поэтому мы должны признать, что на сегодняшний же день у нас нет оснований оспаривать авторство Глинки. Сомнений в отношении авторства этих фрагментов не было ни у А. С. Ляпуновой, описывающей архив Глинки в б-ке Салтыкова-Щедрина (Сб. гос. публ. б-ки Салтыкова-Щедрина. Л. 1954), ни у М. М. Багриновского, использовавшего указания Глинки по обработке этого фрагмента в 1944 г. и позднее для своего варианта этого произведения, ни у С. В. Попова, представившего свою версию его хоровой обработки в 1951 г., ни у авторов фундаментального исследования творчества гениального русского композитора, вышедшего к столетию со дня его смерти (М.Госмузизд. 1958, Сс. 408-409).

Но наша мысль несколько в ином. Не так уж важно, принимал ли Глинка участие в конкурсе по созданию гимна или нет (сама идея такого конкурса едва ли продуктивна - см. далее). Не столь важно, принадлежит мелодия Глинке, или же кому-то другому. Достаточно, что запись ее обнаружена в архиве Глинки с его пометками и других претендентов на авторство нет, что дает нам основание признать его за русским композитором. В более же общем плане, говорить о национальной принадлежности мелодий можно лишь достаточно условно. Область их обретания - это скорее дух бога. Национальными же их делает аранжировка и исполнение. Вот один курьезный случай по этому поводу. В Израиле, где, возможно, более других озабочены проблемой “национальной идентичности”, в 1937 г. провели такой эксперимент. Радиослушателям дали прослушать музыкальные фрагменты, не называя авторов, предлагая определить, какие из предложенных фрагментов принадлежат еврейским композиторам, а какие – нет. К удивлению организаторов, например музыка арии Варлаама (пьяницы!) из “Бориса Годунова” Мусоргского была признана “более еврейской”, нежели фрагменты иных признанных еврейских авторов.

Глинка как раз принадлежал к числу тех русских в XIX в., кто оказался способен подняться над узко национальным до уровня "всечеловеческому". Дар Достоевского, Толстого в литературе, Глинки, "Могучей кучки", Чайковского в музыке в том и состоял, что они сформулировали и выдвинули "всечеловеческий" идеал, частично утраченный в веке ХХ. При этом его не следует смешивать с "общечеловеческими ценностями" сегодняшних либералов, на поверку часто оборачивающимися набором "общих мест". В Х1Х в. еще трудно помыслить тот "анально-виртуальный" тип людей, скроенный по кривым лекалам старого пошляка Фройда, доминирующий в веке ХХ. Обладание этим даром давало возможность тому же Глинке настраиваться на духовный и душевный лад других народов и создавать "Арагонскую хоту" на испанские мотивы, "Не пой, красавица" на грузинские, или "Князь Холмский" на еврейские. Если же с целью вычленения "национального духа" мы пойдем не вверх, по пути возвышения духовности, но противоположным путем, то мы легко рискуем принять за выражение такового, например, гармошечно-балалаечное "непотребство" программы М. Голуб или гитарную "приблатненность" передачи Э. Успенского.

Вообще, можно сделать вывод из нашего рассмотрения, если бы “заказчики” национальных гимнов (какими, в конечном счете, выступают народы) руководствовались критериями, прописываемыми в статье г-на Никитина, большинство стран остались бы вовсе без гимнов. Конечный же критерий в их отборе может быть лишь один - они должны быть поняты и приняты народом.

Пока, по крайней мере, мы еще сохраняем шанс иметь национальный гимн на музыку Глинки, Что же до текста, то успешным, как нам представляется, может оказаться такой текст, в котором автор в небольшом объеме оказался бы способен охватить и выразить идею, красной нитью проходящую через всю более чем двухтысячелетнюю историю Золотой Руси – Святой Руси – России – Российской Империи – СССР- РФ-?. Если кто-то возразит, будто это невозможно, что такой идеи попросту не существует, то мы сошлемся на опыт постижения России, существующей в двухвековой традиции русской поэзии: у Пушкина, Тютчева, Хомякова в Х1Х в, Блока, В.Хлебникова, Рубцова в ХХ, опыт, который временами равняется откровению (чего стоит только одна строчка Хлебникова, в которой создан целый емкий и точный образ Руси "Русь, ты вся поцелуй на морозе!")

Что же до предложений написать новый текст на музыку Александрова, то такую попытку следует признать заранее обреченной. И не потому, что музыка плоха, просто она слишком прочно ассоциируется с памятными (хотя и для немногих) словами (то же применимо и к музыке Львова). Недостаточно заменить в тексте “красный флаг” на “триколор”, а “коммунизм” на “демократию” (или, к примеру, “православие”), надо просто приучиться каждую “вазу” применять по ее прямому назначению, а не только как инструмент для забивания гвоздей или ночной горшок.

Именно по этой причине можно было бы “реабилитировать” музыку Александрова, придав ей статус “второго гимна”, исполняемого без слов в маршевой переработке, например, во время военных парадов или встрече делегаций из стран бывшего СССР. Что такое возможно, говорит опыт стран имеющих по два и более гимнов, на разные случаи жизни: Дании (3), Швейцарии (2 на четырех государственных языках каждый = 8) и др. Если же кому-то действительно хочется иметь слова к этой музыке, то можно даже не ломать голову, выдумывая их. Возьмите “Мужичок с ноготок” Некрасова! Помните?:

Однажды, в студеную зимнюю пору,

Я из лесу вышел; был сильный мороз, etc.

Осталось только дописать припев.

Если же совсем серьезно, то пора от слов перейти к делу. Нелепо сидеть и ждать 100-150 лет, когда некая беспристрастная комиссия, наконец, отберет из сотен и тысяч вариантов один приемлемый. В наших условиях подобный конкурс в лучшем случае загрузят работой разного рода графоманов на много лет вперед (говорят, есть такие, кто уже накропал порядка 400 вариантов текста - как если сердце было б неисчерпаемой чернильницей), а в худшем же послужит активизации разного рода около творческих кланов и клик, групп и шаек пытающихся “продавить” своего претендента, причем даже не "корысти ради", но просто по заведенному принципу:“Куют коня, а жаба лапу подсовывает”. Покажите мне хоть один достойный внимания гимн, возникший в результате конкурса, и я возьму свои слова обратно. К чему может привести идея подобного конкурса, свидетельствует недавние итоги конкурса на создание гимна Крыма, а именно то, что из 60 претендентов победа была присуждена (вот оно, сочетание звезд!) супруге министра культуры. Стоит ли упоминать, что все мероприятие было затеяно с целью оприходовать весьма круглую (по местным понятиям) сумму, отпущенную на первое исполнение гимна.

В любом варианте, всегда нелишне иметь более широкий взгляд на вещи. Ибо рано или поздно, Россия будет иметь свой настоящий, принятый и любимый народом гимн. Будет ли это некое произведение на музыку Глинки, или нечто иное сейчас рано решать. Гораздо более продуктивной в наших условиях могла бы стать идея постоянно действующего конкурса национально-патриотической песни. Конечно, чтобы с размахом организовать такой конкурс, с регулярными фестивалями, подведением итогов, приглашением зарубежных исполнителей, безусловно, потребуются средства. Где их взять? За последний десяток лет многие компании финансировали все что угодно, но только не развитие национально-патриотической песни. А только развивая это направление, мы можем получить и достойный гимн, и поставить заслон засилью попсы и безвкусицы.

Когда мы говорим о национально-патриотической песне, то имеем в виду не старые, памятные образцы, с которыми когда-то выигрывались и Гражданская, и Великая Отечественная войны. Причем зачастую песни противоборствующих сторон различались не столько своей музыкой, сколько словами или же языком. Так, "белые" пели:

Смело мы в бой пойдем

За Русь Святую

И как один умрем

За молодую!

а "красные":

Смело мы в бой пойдем

За Власть Советов

И как один умрем

В борьбе за это!

Самое удивительное в этой истории то, что абстрактный идеал неиспытанного еще общественного устройства (Власть Советов) оказался более притягательным, нежели не менее абстрактный и мало что означающий образ из далекого и едва ли сохранившегося в памяти прошлого (Святая Русь). В наше время войны ведутся и выигрываются большей частью в виртуальном пространстве (хотя и в реальном времени), а потому и песни должны быть подстать эпохе. И тем самым мы можем прийти и к новой идее гимна, и к повышению общего певческого и патриотического уровня народа.

Есть ли альтернатива всему здесь предлагаемому. Безусловно. Ждать. Ждать, когда в огне усобиц и продолжающейся смуты, интервенции и оккупации, родится нечто новое, что затмит ранее существовавшее, и вокруг этой новой музыки, новой песни, объединится то, что на тот момент останется от России. Но хотим ли мы этого?

У Игорь В.Косич

Москва-Латвия

июнь-сентябрь 2000 | Site-builders.ru делится советами: какой конструктор сайтов лучше выбрать